ИСТИНА

В докладе рассмотрен парадокс правдиво-обманчивого реалистического воображения и отвечающего ему повествования. Как отметил еще Р. Якобсон в ранней работе «О художественном реализме» (1921), за счет оплотненности «образами, привлеченными по смежности» создается эффект остранения: избавляясь от марева привычки, мы начинаем видеть жизнь как бы с пронзительной непосредственностью, что переживается как формальная, но неотразимо убедительная гарантия правдивости повествования. Почему же этот «кундштюк» так упорно производится писателями и так востребован читателями? Разговор о реализме в следующие сто лет имел в подоплеке спор о том, как человек вносит в свою жизнь масштабные, неповседневные, исторические изменения, в той мере, в какой вообще на это способен, - соответственно, вопрошание границ личного и публичного, революционного и консервативного. Д. Лукач через десяток лет после Якобсона в статье «Рассказывать или описывать» (1936) объяснял разбухание романного повествования подробностями усложнением отношений индивида с группой или классом, нарастанием дистанции между частным существованием и общим законом жизни. Писатель оказывается зачастую неспособен подняться над рутиной жизни, преодолеть рамки субъективного частного мнения, вязнет в подробностях, ограничивает себя тоскливой статикой настоящего. Недостаточность «подлинного познания движущих сил общественного развития» оборачивается примирением с буржуазной действительностью. Линию критики реалистического жизнеподобия как производного от конформизма продолжат в 1960х годах Ролан Барт (в эссе “Эффект реальности”, 1962), Кристева, Соллерс и другие идеологи новой волны революционаризма. Обилие подробностей, которые как бы самодостаточны, поскольку «сверх-информативны», они объясняют заботой о создании «референциальной иллюзии», а актуальность этой иллюзии – политической позицией пишущего, именно: бессознательным «сговором» с господствующей идеологией. В связи с этим под «огонь критики» попадает категория эстетического, - им это приведет во второй половине ХХ века в дальнейшем к ее серьезной переоценке. Альтернативную логику объяснения развивает в наши дни Жак Рансьер: его интересует не так социальная революция, как культурная, предполагающая глубинную перестройку порядков распределения или разделения чувствуемого (“рartagedusensible”). Подлинное обновление жизни происходит не в героике «всемирно-исторических» актов, а на уровне тончайшей, но тем глубже действующей перестройки культуры чувств. Поэтому, по Рансьеру, чем текст менее тенденциозен, менее одержим эксплицитной социальной проблематикой, тем он более политичен. В этом смысле реалистическая проза обнаруживает поразительную чуткость к культурному революционаризму современности. «Микроскопизация» художественного видения говорит не о погруженности в элитаристские формалистические забавы и не о капитуляции перед буржуазной идеологией, а о последовательном освоении субъектами литературы – писателем и читателем – «эстетического режима» существования словесности, который Рансьером связывается с «современностью»: новых форм внимания к индивидуальному опыту через текст и новых форм внимания к тексту через опыт его индивидуального восприятия. Рансьер продолжает в современных условиях начатый модернистами поиск синтеза эстетики и политики, при этом противопоставляя опасному обаянию авторитаризма не менее рискованный культ радикальной демократии.